|
НАША ВЛАСТЬ:
ДЕЛА И ЛИЦА №11 (46) 2004 |
ВЛАСТЬ И БИЗНЕС
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА
"Минимальное" государство: последствия
| Экономическую политику правительства России до последнего времени в решающей мере определяли так называемые «идеологические либералы». Этому «мейнстриму» концептуально противостоят не только политики и экономисты левой ориентации, которые уже неоднократно выступали на страницах «НВ», но и «либералы-прагматики». Сегодня своим видением современной социально-экономической ситуации в стране делится виднейший представитель этого течения, доктор экономических наук, профессор, директор Института международных экономических и политических исследований РАН Руслан Семенович ГРИНБЕРГ. |
 |
Принято считать, что начиная с 1980-х гг. экономическая политика наиболее развитых государств, образующих Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), базируется на неолиберализме, который исповедует прежде всего деэтатизацию экономики — последовательное сокращение государственного участия в хозяйственной жизни общества. Факты, однако, говорят о другом. Установка на либерализацию и дерегулирование на Западе мощно присутствует в риторике и намерениях политических лидеров, но в очень малых дозах реализуется на практике. А в тех сферах социально-экономического бытия, где неолиберальные подходы все-таки осуществляются, рано или поздно накапливаются столь острые проблемы, что часто приходится прибегать к «отмене отмен». И это касается любой модели капитализма — будь она англосаксонской, рейнской, скандинавской или азиатской.
Тем не менее надо признать, что школа «идеологического либерализма» все еще очень влиятельна на Западе. Во многом это объясняется тем, что там поняли: западное общество слишком пересоциализировано, в нем слишком много иждивенцев, и с этим надо бороться. Правда, в Европе при этом борются за то, чтобы безработный, например, отправляясь на Канарские острова, отдыхал там не 14 дней, как сейчас, а всего лишь 10, после чего обязательно возвращался бы домой и продолжал поиск работы. Причем по поводу этих 4 дней среди законодателей разворачиваются ожесточенные дебаты — и это почти не метафора.
Еще более влиятельна та же школа в России, и ее представители готовы выложить на дискуссионный стол немало своих «козырных карт». Логика умозаключений российских неолибералов примерно такова: в последнее время Россия достигла значительных экономических успехов, выразившихся в росте ВВП, улучшении сальдо платежного баланса, приросте золотовалютных резервов, опережающем погашении внешнего долга. И пусть это вызвано исключительно благоприятной конъюнктурой на мировых рынках энергоносителей, но экономика-то растет! А для поддержания динамики необходимо усердно улучшать инвестиционный климат, что подразумевает и борьбу с коррупцией, и «диктатуру закона». Однако самое главное — надо последовательно ослаблять налоговое бремя, ибо, несмотря на позитивные результаты последних лет, хозяйственная активность в стране все еще угнетена. К тому же все это должно быть дополнено т. н. структурными реформами, под коими понимаются прежде всего «непопулярные» меры по коммерциализации образования, здравоохранения и ЖКХ. Собственно, к этому и сводятся все намерения нынешнего правительства. Таким образом, наши неолибералы подтверждают курс на минимизацию роли государства в экономике.
Вот здесь-то и проходит водораздел между школами идеологического и прагматичного либерализма. Представляется, что мы уже и так далеко зашли по пути деэтатизации. Если посмотреть на страны, принадлежащие к ОЭСР, то там 50% экономики перераспределяется через госбюджет. У нас же — 33%, а советник президента настаивает на 20%.
В моем представлении это просто абсурд. Нам нужно избавиться от иллюзии, что вместо государства во все сферы человеческого бытия должен прийти частный капитал. Были, есть и будут такие области жизнедеятельности общества, куда частный бизнес либо вообще не будет инвестировать средства, либо будет делать это в порядке одноразовых филантропических акций. Частный капитал просто не в состоянии систематически содержать, например, начальное и среднее образование, фундаментальную науку, культуру, значительную часть здравоохранения. Это зона ответственности исключительно социально ориентированного государства, коим по конституции является Россия. Поэтому в тех секторах, в которых без государства не обойтись, в принципе нельзя сравнивать эффективность частных и государственных инвестиций. Здесь нет выбора между частными и государственными вложениями, есть только выбор между наличием инвестиций и их отсутствием.
В результате реализации ложно понятой концепции экономической свободы с каждым годом все острее становится противоречие между еще высоким в целом уровнем образования населения и процессом примитивизации производства. Крайне печален феномен нищенской оплаты труда занятых в сфере образования, науки и культуры. И если в 1930-е гг. Капица в беседах с Резерфордом объяснял массовость притока талантов в советскую науку отсутствием в СССР частного бизнеса (мол, способные к интеллектуальному труду люди охотно шли в сферу, где в силу самой ее специфики было меньше несвободы), то сегодня в стране налицо прямо противоположная ситуация. Молодые россияне получили возможность проявить себя в качестве предпринимателей, и наиболее удачливые из них добились беспрецедентного материального благополучия, в то время как жизненные условия ученых катастрофически ухудшились.
Надо признать, что наряду с призывами улучшить инвестиционный климат, сократить налоговое бремя и провести «непопулярные» структурные реформы правительство заявляет (правда, как-то не слишком уверенно) и о необходимости модернизации экономики, ее диверсификации. Это намерение, разумеется, если оно не дань риторике, нельзя не приветствовать. Будет, правда, большой ошибкой, если правительство станет добиваться этого опять-таки исключительно с помощью механизмов саморегулирования. Нигде в мире без целенаправленной государственной поддержки диверсификация производства не происходит. По меньшей мере, самообман думать, что модернизация наступит сама по себе, без какой-либо государственной инвестиционной политики, даже если в стране удастся сформировать цивилизованную институционально-правовую среду и создать условия, близкие к совершенной конкуренции.
Концепция «минимального государства» продолжает определять и характер российской бюджетной политики. Тут вообще возникает сюрреалистическая ситуация. Что, например, делать с доходами, поступающими от экспорта энергоресурсов? Куда их девать? Распорядители российского бюджета нашли выход в создании так называемого стабилизационного фонда. При этом они говорят: «Мы сейчас не можем тратить этот фонд — мы все время ждем падения цен на нефть». Звучит вроде бы логично. Но это было бы логичным, когда все основные нужды страны удовлетворены, солдаты сыты и обуты, учителя, врачи и милиционеры регулярно получают приличную, а не нищенскую зарплату и т. д., и т. п. Когда, наконец, и без этих сверхдоходов осуществляется диверсификация экономики. Если всего этого не происходит, сидеть на деньгах, получая с них однопроцентный прирост, по меньшей мере, странно.
Однако установка на безоговорочную деэтатизацию продолжает действовать. При этом ее адепты как у нас, так и на Западе, констатируют серьезный откат страны от демократических ценностей. Но тут же добавляют: зато президент наконец-то получил возможность быстро и беспрепятственно провести либеральные экономические реформы. Вроде, нет худа без добра. Но что такое для нас либеральная модернизация? Это значит, что после 15-летнего обнищания надо ждать очередных «непопулярных мер». Что значит эти «непопулярные» меры? «Непопулярно» будет основной массе, а не тем, кто их будет проводить. Для последних же главный вопрос — что можно еще сделать, чтобы свести бюджетные обязательства к минимуму. Так пропагандируется самый настоящий зоологический капитализм.
 |
Реформы 1990-х гг. начались с заблуждения: капитализм, мол, строить не надо, его надо просто разрешить. И тогда все само собой построится.
Во всем мире нет совершенного рынка, обеспечивающего оптимальную аллокацию (распределение. — Прим. ред.) ресурсов. Точно так же нет и идеального, научно-обоснованного механизма установления иерархии в структурокорректирующих потребностях общества. Даже в странах с развитыми гражданским обществом и демократическими институтами выбор приоритетов структурной политики может существенно отклоняться от оптимального, ибо на этом выборе всегда сказывается влияние тех или иных (наиболее влиятельных на данный момент) партикулярных интересов. Другое дело, что «ошибки государства» ничем не лучше «ошибок рынка». Но чем демократичнее общество, тем быстрее будет замечена ошибка в распределении первоначально расставленных приоритетов.
Исторический опыт показывает, что присущий любому обществу социальный иммунитет, как правило, быстрее «срабатывает» при демократическом порядке правления, чем при авторитарном, сигнализируя о необходимости модификации ранее установленных целей экономической политики. Но хуже всего, когда государство вообще отказывается от выстраивания структурных приоритетов по соображениям ложно понятой экономической свободы. Тогда, как в теперешней России, в реальной политике за счет средств налогоплательщика реализуются нигде не декларируемые, и поэтому в сущности незаконные, предпочтения, формируемые главным образом в соответствии со степенью влияния тех или иных групповых интересов. Расцветающая при таких условиях «экономика привилегий» на порядок вреднее, чем экономика, где общественные потребности открыто формулируются правительством и затем обсуждаются и утверждаются парламентом, даже если впоследствии возникает необходимость в их коррекции.
Разумеется, здесь всегда надо считаться с другой крайностью, а именно со вполне вероятным разрастанием государственного экспансионизма, грозящего прийти на смену безбрежному либерализму 1990-х. Российское общество должно осознать, что недостаток государственного регулирования так же вреден рыночной экономике, как и его избыток.
«Россия между олигархическим и государственным капитализмом» — такова была тема недавно состоявшейся научной дискуссии. Сейчас «между» уже можно не употреблять — олигархический капитализм 1990-х закончился. Да и происходящая в последнее время череда слияний и поглощений в крупном отечественном бизнесе также стала проявлением процесса усиления госконтроля над бизнесом.
 |
Парадокс в том, что, несмотря на победу государственного капитализма, мировоззрение Кремля больше тяготеет именно к школе саморегулирования. Не факт, что оно уже устоялось окончательно, и в этом смысле возможна борьба за пересмотр ориентиров экономической политики. Но только в этом смысле. Потому что политическая система у нас определена. И одна из важнейших причин несостоятельности экономических реформ — в нашей политической системе. Она выстроена таким образом, что очень высок уровень безответственности тех, кто принимает решения. Банально звучит тезис «правительство больше зависит от одного человека, чем от результатов правительственной политики»,— но это правда. Полноценная парламентская демократия с точки зрения управляемости экономического процесса была бы куда более эффективной, чем нынешний режим. Но общество, к сожалению, предпочитает цезаристский вариант управления.
Ориентация главы государства на неолиберальную экономическую модель, на максимальное сокращение государственных расходов объясняется еще одной причиной. Связана она прежде всего со слабостью нашего государства, почти разрушенного в ходе реформ 1990-х. И тут понять президента можно: у него — самого, кстати, информированного в стране человека — нет никакой уверенности, что проходящие через чиновников (т. е. бюджетные) деньги не будут просто-напросто разворованы. Это очень серьезная проблема.
Однако если ее не решать, сама собой она тоже не «рассосется». Поэтому задача государства — разработать приоритеты структурной политики и финансировать их под строгим контролем в условиях, так сказать, саморектификации. Времени у нас осталось мало, каких-то 4—5 лет, пока еще не окончательно растранжирено и разрушено все более или менее перспективное в советском научно-техническом наследстве. И если мы не успеем определить эти приоритеты, не проведем институциональные реформы, которые позволили бы частному капиталу при систематической государственной поддержке осуществлять инвестиции в долгосрочные инфраструктурные проекты, Россия окончательно станет частью мирового технологического захолустья. При этом страна может даже разбогатеть — ведь и золотовалютные запасы неуклонно растут, и население сокращается быстрее, чем сырьевые запасы. Но если мы выбираем такой вариант нашего будущего, если мы ориентируемся на консервацию примитивной экономики, на медленное сытое умирание и копим на собственные похороны, то пускай этот выбор будет открытым и осмысленным. Благо, пышность похорон нам гарантируют накопленные в стабфонде миллиарды.