Архив

№ 01-02 (112) - 2011 ТЕМА НОМЕРА: Правоохранительная система

Сатиры смелый властелин

В январе 1826 года в захолустном селе на стыке четырех губерний – Тверской, Московской, Ярославской и Владимирской – увидел свет и начал жизненный путь Михаил Евграфович Салтыков, будущий писатель Н. Щедрин.

Биографию Салтыкова-Щедрина мы знаем со школьной скамьи, так что пересказывать ее нет резона. Напомню только, что к знаменитому боярскому роду его предки (на самом деле Сатыковы) отношения не имели, но их честолюбивые притязания все-таки увенчались успехом: приписали их наконец к Салтыковым. Отец писателя был помещиком и коллежским советником – в табели о рангах этот гражданский чин 6-го класса был равнозначен военному генерал-майору. У Михаила было три сестры и пять братьев, сам он был шестым ребенком. Отцу тогда было пятьдесят лет, матери – двадцать пять.
Салтыков-Щедрин по воспитанию души – утопический социалист. В Царскосельском лицее он не только вослед Пушкину писал стихи (первая публикация – 1841 г.), но и сошелся с Буташевичем-Петрашевским, будущим создателем знаменитого кружка. По призванию Салтыков писатель, а вот по судьбе – государственный чиновник. Дело Петрашевского скоро забылось широкой публикой, сам Салтыков за вольнодумство отделался ссылкой в Вятку, где под покровительством оценившего его способности губернатора Середы быстро продвинулся по служебной лестнице. Зато государевой службы не могли простить ему братья-писатели.
Вот Некрасов, вроде бы родственная душа, понимавшая, как тяжела участь обличителя, как невозможно намазать масло на хлеб сатиры. «Злобою сердце питаться устало: много в ней правды, да радости мало», – не он ли писал? Но не только духовного родства – элементарного понимания нет. И Некрасов, как пошлый сплетник, пишет Тургеневу в 1857-м: «Гений эпохи – Щедрин – туповатый, грубый и страшно зазнавшийся господин. Публика в нем видит нечто повыше Гоголя!» Ну да, конечно, тогда «публика» была своеобразной: она и сапоги выше Шекспира ставила, и самого Некрасова выше Пушкина. Но гений должен же быть мудрее экзальтированных юнцов и понимать суть сочинений Щедрина – и «Запутанного дела», и «Губернских очерков»! Тем более что «зазнавшийся господин» только в 1856 г. смог вернуться из ссылки в столицу.
Даже смерть сатирика в 1889 г. не помирила с ним самые славные умы эпохи. Вот Василий Розанов: «Щедрин около Гоголя как конюх около Александра Македонского». И еще: «Как «матерой волк» он напился русской крови и сытый отвалился в могилу». И совсем уж на уровне анекдота – в «Уединенном»: «Ведь не пошел же юноша-Щедрин по судебному ведомству, в мировые посредники, не пошел в учителя гимназии, а, как Чичиков или Собакевич, выбрал себе «стул, который не проваливается» – министерство внутренних дел. И дослужился (...) до вице-губернатора: должность не маленькая. Потом в чем-то «разошелся с начальством», едва ли «ратуя за старообрядцев» (...) и его выгнали. Он сделался знаменитым писателем».
Тут полуправда так хитро сплетена с ложью, что диву даешься. Допустим, Розанов не знал, что, занимаясь большим и сложным делом о раскольниках, Салтыков исколесил по прикамским и поволжским просторам на телегах семь тысяч верст. Возможно, не знал обвинитель и прочих «мелочей жизни». Но дело раскольников закончилось в 1855 г., а «вице-Робеспьер» (так называли вице-губернатора в Рязани за его борьбу с крепостниками и взяточниками) подал царю прошение об отставке в 1862-м, а через два года снова призван на службу. Что делать, у царей всегда нехватка честных и дельных чиновников! Но Розанов, несомненно, знал, что «знаменитым писателем» Щедрин стал задолго до того, как «его выгнали». Так что неспроста его многолетняя к Щедрину неприязнь на грани фола.
В старину говорили: критика – не девушка, ее не полюбишь. Многих писателей Салтыков-Щедрин обидел своей прямотой и требовательностью, вот если бы только Писарев и другие «караси-идеалисты» возмущались... Но Михаил Евграфович своей сатирой обрушился не только на дозволенные объекты критики. Некрасов, Розанов, другие общественные деятели только потирали бы руки, если бы он, подобно Фонвизину, Сухово-Кобылину, Белинскому, бичевал иронией и сарказмом самодержавие, бюрократов и мздоимцев, крепостников и прочих самодуров. Это было бы прилично. Но Салтыков-Щедрин посягнул на самое святое – на народ.
Нет, его современники не считали жизнь народа нормальной. Конечно, под народом они подразумевали только крестьянство – будь то крепостное или послереформенное. Страдалец-народ – он и кормилец, и защитник, и богоносец. Надо освободить его от угнетателей в лице попов, помещиков и чиновников, надо научить его грамоте – и какая благостная жизнь наступит! Впрочем, она уже не за горами. «На святой Руси петухи поют. Скоро будет день на святой Руси!»
Салтыков-Щедрин был далек от простодушных иллюзий. Для него источник сочувствия к народной жизни со всеми ее темными сторонами – вовсе не в признании ее абсолютной непогрешимости, сакральности. Он-то понимает, как легко вчерашний раб становится жестоким господином. Держатели трактиров и купцы, фабриканты и генералы, уездные чиновники и архиереи в Синоде – разве они вышли не из того самого крестьянства, разве они не народ? Не сами вчера, так их бойкий предок лет сто назад вырвался из деревни, благо страна нуждалась во все большем числе промышленников, торговцев, администраторов. Будь мужик свят – был бы свят и барин.
А пока что мужик способен лишь стоять на коленях перед очередным Угрюм-Бурчеевым да кормить с ладошки двух генералов. В пору Щедрина не было понятия о коллективном бессознательном, никто, даже начальство, не слыхало о менталитете и национальной идее. Хотя неявно существовало и то, и другое, и третье. Великий сатирик ближе других подошел к их пониманию относительно России – и за поругание дорогих святынь был наказан в общественном мнении.
Сегодня Салтыков-Щедрин – из тех икон, которые уважают, но не любят, на белый свет редко выставляют и тем более на них не молятся. Причина все та же: современная элита – литературная, политическая, научная – догадывается, что он ближе всех подошел к какой-то истине национального уровня. Ближе Владимира Соловьева, Столыпина, Солженицына и других толкователей судьбы России. Но инстинкт искателей у творцов новой России пока недостаточен, чтобы с помощью Салтыкова-Щедрина докопаться до этой истины, поставить ее на службу Отечеству.

Владимир Носков

Афоризмы Салтыкова-Щедрина

Отечество-пирог – вот идеал, дальше которого не идут незрелые, но нахальные умы.

Есть выражения, которые нравятся только потому, что они таинственно-заманчивы, хотя внутренний смысл их всегда остается неразгаданным. В результате получается смешение, и то, что в среде обыкновенных смертных зовется глупостью, в этом странном мире получает название «идеи», а то, в чем трудно усмотреть что-нибудь, кроме пустопорожности, украшается именем «системы».

Хотите конституции? Или, может, севрюжины с хреном?

В том-то, собственно, и заключается замысловатость человеческих действий, чтобы сегодня одно здание на «песце» строить, а завтра, когда оно рухнет, начинать новое здание на том же «песце» воздвигать.

Мир делового бездельничества настолько подвижен, что нет ни малейшего труда перенести его куда угодно, в какую угодно сферу.

Вычеркнуть легко, создать трудно – в этом разгадка той бесцеремонности, с которою мы приступаем к рассечению всевозможных жизненных задач.

Настойчивым повторением вслух первой попавшей под руку бессмыслицы можно разбить какую угодно мысль.

Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг, – обвиняй!