Архив

№ 01-02 (112) - 2011 ТЕМА НОМЕРА: Правоохранительная система

Непокоренные

27 января 1945 г. Освенцим был освобожден советскими войсками. Этот день отмечается во всем мире как Международный день памяти жертв Холокоста. Именно поэтому в рамках проекта «Мир ради жизни» редакция обратилась к бывшему малолетнему узнику Освенцима, инвалиду I группы Анатолию Самуиловичу Ванукевичу с просьбой рассказать о пережитом.
Анатолий Самуилович родился в Гродно в Белоруссии, где к началу войны и проживал вместе с родителями. Семья школьника Толи Ванукевича была вполне обычной. Отец – рабочий табачного завода, мать – домохозяйка. Кроме Анатолия в семье были младший брат и старшая сестра. Гродно захватили немцы в первый же день войны, поскольку город находился совсем рядом с границей. Маленький Толя с удивлением узнал, что ему, оказывается, нельзя жить в родном городе – таков был приказ германского командования. Вместе с родителями он оказался в гродненском гетто, которое пережили буквально единицы… В конце 1942 г. гродненское гетто было ликвидировано, и уцелевших узников отправили в Освенцим.

«Живи, Толя, живи!»

Запомнился мне пеший поход под конвоем от гетто до железнодорожной товарной станции. Нас погрузили в двухосные вагоны с верхними зарешеченными окошками. В каждый вагон набивали до 120 человек, после чего вагоны закрывали и опломбировывали. Без воды и пищи, в предельно перегруженных людьми вагонах, где можно было только стоять, мы ехали через Белосток, Варшаву, Лодзь, Катовицы в Освенцим. Без всякой надежды на спасение люди умирали в тяжких муках и страданиях. Уже на вторые сутки в вагоне были штабеля трупов, по которым нас, детей, продвигали к окошкам, с которых обессилевшие родители пытались сорвать решетки. Наш эшелон двигался без остановок, и ночью на перегоне между Лодзью и Краковом меня на ходу выбросили через окошко. Я хорошо помню слова родителей: «Живи, Толя, живи!», их поцелуи и слезы, оборвавшиеся внезапно. Я оказался в снегу под откосом уходящего поезда, сразу уснул и, проснувшись, вдоволь наелся снега. Было утро, я пошел в лес в поисках пищи, но прежде сорвал с себя и закопал «желтые звезды Давида», которые мы были обязаны пришивать к своей верхней одежде. На мне кроме куртки была синяя буденовка с красной звездой. Это был любимый детьми головной убор, а я дорожил им еще и потому, что сшит он был умелыми руками моего отца.
Бродил по лесу я несколько дней, пока не был схвачен полицаями, которые увидели во мне партизана или связного и передали в руки гестапо. Я хорошо помню, как вели меня по улицам города Катовице под дулом автомата и многие прохожие кричали: «Партизан, большевик!». Мне тогда еще не исполнилось и тринадцати лет.
В гестаповской тюрьме я пробыл более двух месяцев, но и сейчас страшно вспоминать о пережитом. Допросы проводились практически ежедневно. Были побои, пытки, устрашения. Но, оказавшись в камере с пожилыми поляками, я сразу ощутил заботу старших узников, которые ежедневно умирали, но не сдавались. Это они, ради моего спасения, целенаправленно старались внушить мне: «Запомни, ты не еврей, и они никогда не смогут это опровергнуть. Ты – белорус». Я усвоил их совет, что и спасло мне жизнь. Да и судьба меня хранила. На допросах я так и отвечал: «Я – белорус». И рассказывал, что отстал от поезда и ищу родителей, называл свою фамилию и имя, говорил, что родился я в Польше, знаю польский и немного белорусский. Но приговор гестаповцев был однозначен – лагерь смерти Освенцим.

В Освенциме

1 февраля 1943 г. я в арестантском вагоне прибыл из Катовице в Освенцим (в 1965 г. я получил официальное подтверждение этого из архива музея вместе с этими фото). Сразу по прибытии нас отправили в баню, постригли, побрили, накололи на левой руке номера, одели в полосатую форму и обули на ноги деревянные колодки. После всех этих процедур я превратился в Häftling – заключенного под номером 99176 с буквой «R». Расскажу лишь два случая из страшной лагерной жизни, через 3–4 недели которой человек худел и превращался в ходячий скелет. Ни один узник, оставшийся в живых, не забудет никогда об этом.
Первое «крещение» в лагере я получил на работе в мастерских. Однажды утром, не предвидя никакой беды, мы прибыли под конвоем в строительные мастерские, но в этот день к работе так и не приступили. Гестаповцы, ничего не объясняя, начали избивать нас прямо в строю. А мы ничего не могли понять. Чуть позже узнали о том, что накануне там, где мы работали, пропала свиная полутуша. Кто и как ее украл, выяснить не удалось. Фашисты спохватились, и акция наказания началась в политическом отделе лагеря, где нас допрашивали поодиночке, избивая до потери сознания. Помню «станок», к которому узника привязывали ремнями, включался мотор, а человека избивали плетками, по всему телу нанося удары. Избитого уносили на носилках. Меня допрашивали на польском языке, и первыми словами были: «Ты еще слишком молод, скажи нам, кто украл мясо, и мы тебя отпустим на волю, ты только скажи правду». В ответ я им ответил: «В лагере я еще ни разу не видел и не ел мяса. Никакой туши свиньи у нас в мастерских не было». После порции ударов я также был вынесен на носилках. Всех нас, окровавленных, поместили в камерах, где были устройства для пыток и «стена смерти», где расстреливали узников после допросов. В конце концов один из старших узников взял вину на себя, его жестоко избили и на глазах у нас расстреляли. Через некоторое время нас отпустили на свои блоки, но после этого я еще больше возненавидел фашистов.
Со временем, благодаря помощи старших, я стал догадываться, что в лагере есть подпольщики. Учитывая мое знание польского, белорусского и русского языков, меня порой использовали для передачи записок и оповещения узников.
Следующий эпизод связан с моей поимкой на воротах лагеря, где у меня за поясом обнаружили три батона вареной колбасы. Я выполнял поручение узников – во что бы то ни стало доставить колбасу в лагерь для поддержания больных. Но либо кто-то донес на меня, либо просто собаки унюхали мой груз. Когда я проходил главные ворота лагеря, меня вытащили из шеренги и повели на плац, где постоянно стояли виселицы и станок для избиения. Я стоял на табуретке под виселицей и по приказу держал колбасу в руках. Трудно передать словами то, что со мною было в те часы, когда я стоя ожидал смерти. Узники 18-го блока, с которыми я жил, были уверены в моей гибели. Но свершилось чудо – разъяренный пьяный комендант лагеря подошел ко мне и, избивая плеткой, закричал по-немецки: «Свинья! Проклятая свинья!». Я упал, колбаса свалилась вместе со мной. Я поднимался и падал от ударов. Но затем комендант погнал меня на блок, где мое место еще пустовало. Никто не верил в мое освобождение, да я и сам долго не мог поверить в случившееся чудо.