Архив

№ 6 (98) - 2009 ТЕМА НОМЕРА: МЕДИЦИНА В РОССИИ

ПРИМЕР В ЖИЗНИ И РАБОТЕ

18 июля Андрею Андреевичу Громыко исполнилось бы 100 лет, а 2 июля – ровно 20 лет, как этого замечательного человека не стало.

Громыко работал в правительстве при шести генсеках ЦК КПСС ровно 50 лет (1939–1989 гг.)! В 34 года он был назначен послом СССР в США, возглавлял советскую делегацию на Вашингтонской конференции, где было принято решение о создании ООН. А министром иностранных дел супердержавы он был целых 28 лет (1957–1985 гг.).
Лондонская The Times в сентябре 1981 г. написала: «Возможно, Андрей Громыко является самым информированным министром иностранных дел в мире». Его любили друзья и уважали оппоненты. Он, пожалуй, как никто другой, сделал для своей страны очень много на всех высоких постах, которые занимал.
Но о личной жизни этого человека известно довольно мало. Каким был Андрей Громыко в кругу семьи? Чем увлекался? Что ценил? Что, кроме работы, его волновало?
Воспоминаниями о знаменитом отце и деде делятся сын Анатолий Андреевич и внук Алексей Анатольевич.

Анатолий Андреевич Громыко, доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН, бывший директор Института Африки РАН, президент движения «За новый мировой демократический правопорядок и в поддержку ООН»

Самым любимым и уважаемым человеком для отца была его мать, Ольга Евгеньевна. Он рассказывал, что в деревне ее звали «тетя Оля – профессор».
– До сих пор я слышу тихий голос матери, словно какая-то невидимая нить связывает нас: «Сынок, если люди друг к другу идут не со злом за пазухой, а с открытым сердцем, если слушают не только себя, а слышат других, если живут не только настоящим, а помнят о прошлом, то будут они счастливы. Если не так, то придет к ним большое горе. Людей должна связывать любовь, а не зависть».
– Ты давно был на могиле бабушки? – спрашивал отец. – Я поставил матери памятник, – продолжал он, – как она пожелала, из черного мрамора, с крестом. Умирала она тяжело, от рака, лекарств для облегчения ее страданий даже в кремлевской больнице не было. Я часто навещал ее, мы вспоминали Гомельщину, отца, его поездку на заработки в Америку. Мать мечтала о встрече на том свете с убитыми на войне сыновьями Алексеем и Федором, крестила меня и приговаривала: «Бог спас тебя, Андрей, от смерти. Когда я вижу всех вас, сердце мое успокаивается».
Оглядываясь сейчас назад, я могу с уверенностью сказать, что отец в глубине души с большим уважением относился к православию, считал, что научный социализм и идеалы христианской веры во многом совпадают. Возможно, это ассоциировалось у него с образом матери, ее взглядами на жизнь. Отец никогда не внушал мне антирелигиозных мыслей. Не помню сейчас в какой связи, но однажды мы с ним вспоминали о восстаниях Разина и Пугачева, и отец сказал, что именно в лесах юго-восточной Белоруссии скрывались пугачевцы, пользуясь поддержкой местного населения.
– У нас, на Гомельщине, – говорил он, – еще помнят старообрядцев. Мало кто сегодня знает, что это за люди. Крепки духом они были невероятно. Дело было не только в защите ими старой веры, но и в обостренном чувстве справедливости. Они понимали ее по-своему, мистически, но, главное, были большими патриотами.
Отец много читал про старообрядцев, любил рассказывать об их расхождениях с Никоном, про одержимого Аввакума.
Вспоминаю об этом еще и потому, что почтение и уважение к должности генсека правящей партии перекликалось у отца со старообрядческим почтением к сану.
В то же самое время легко заметить, что в речах и выступлениях отца никогда не было подобострастного восхваления ни Хрущева, ни Брежнева, ни других последующих генсеков. Его здравицы в их честь, которые он произносил на съездах и официальных приемах, были весьма сдержанны. Ни разу в нашем доме, когда собирались гости, отец не произносил тостов в честь партийных лидеров. Не любил и когда пели хвалу ему самому. На своем 60-летии, которое отмечалось на нашей даче во Внуково, отец, опередив всех, встал и, удивив гостей, сказал: «Предлагаю тост за то, чтобы в честь юбиляра не было тостов». Тосты, конечно, были, но, думаю, их число и продолжительность резко сократились.
Не менее были удивлены гости, когда обнаружили, что на столе нет водки – только вино. Отец не пил крепких спиртных напитков и не курил, мог, правда, иногда пригубить сухое вино или шампанское. Только однажды на фотографии я увидел его с папироской в руке. Это было в Вашингтоне, во времена конференции по выработке Устава ООН. Но, по-моему, это было сделано для видимости…

Большое влияние на жизнь деда, его мировоззрение, дипломатическую и государственную деятельность оказали воспоминания о детстве, о малой Родине – Гомельщине. Позднее он напишет, что все, что окружало его родную деревню Старые Громыки, он «обожал». О ней, о местных красотах природы, городке Ветка, реке Беседь он говорил в восторженных тонах. Глубоко сопереживал трагическим перипетиям в судьбе этого края, связанным с Первой и Второй мировыми войнами.
Мой дед был человеком большой выдержки и внутренней дисциплины. Свои чувства и переживания умел держать в себе, внешне сохраняя невозмутимость. Для тех же, кто хорошо его знал, дед представал живым в общении, замечательным рассказчиком, внимательным слушателем, умным наставником. В нем деловая чопорность профессионального дипломата и политика хорошо уживалась с отзывчивостью, заботливостью и доброжелательностью.
Из человеческих качеств дед ценил смелость, отвагу и решительность не меньше, чем благоразумие и рассудительность.
Андрей Андреевич в детстве был крещен, но вырос убежденным атеистом, хотя нисколько не воинствующим. Он считал, что слепая вера ни к чему хорошему не приведет. Вместе с тем, будучи высокообразованным, он высоко ценил нравственный заряд религии, ее просветительскую деятельность. Накануне роковой ночи, закончившейся двумя последними неделями его жизни практически в бессознательном состоянии, мы смотрели документальный фильм о восстановлении соборов и монастырей, об искусстве иконописи, о роли православия в русской истории. Позже, за традиционным вечерним чаепитием с баранками, он сказал, возможно, свои последние в жизни прочувственные слова, слова о том, что религиозное подвижничество не раз помогало человечеству найти выход из нравственных тупиков, очиститься человеческому духу, получить просветительское знание.
Дед любил побыть в семейном кругу, но удавалось это ему редко. В основном – в отдельные выходные и во время летнего отдыха в Крыму. Там он завел железное правило: под конец отдыха собирать всех родных и устраивать фотографирование. Это был целый ритуал, который мог показаться излишним. Но по прошествии лет все больше ценишь те минуты и часы, когда дед собирал нас вместе, объединял общим делом, и теперь о том времени можно не только вспоминать, но и судить о деталях по фотографиям.
С дедом было всегда интересно. Общение с ним никогда не тяготило, и я не раз ловил себя на мысли, что никогда не слышал от него наставлений и поучений, которые так часто становятся преградой для доверительных отношений между старшими и младшими.
Притягивал и его талант рассказчика. Мы, как завороженные, слушали его меткие зарисовки образов Чарли Чаплина и Мэрилин Монро, Шарля де Голля и Джона Кеннеди, Пола Робсона и Константина Жукова, Рузвельта и Черчилля, Пикассо и Кейнса, Гагарина и многих других. Трудно найти знаменитую личность XX века, особенно среди политиков, дипломатов и государственных деятелей, с кем бы он не был знаком. До сих пор, бывая в разных странах, редко встретишь человека, который бы не помнил или не слышал о господине Громыко, «Мистере Нет». Кстати, сам дед говорил, что слышал от западников их «ноу» намного чаще, чем они его «нет».
Помимо работы главным увлечением его жизни были книги. Если попытаться подобрать девиз его жизни, то на этот статус может претендовать «читать, читать, читать». Дед говорил, что в детстве он не читал, а «глотал» книги. Почти все свободное время он проводил за чтением и за свою жизнь не только собрал собственную большую библиотеку, но помог сделать то же самое своим детям и внукам. Особенно дед любил классическую литературу, книги по истории, искусству, философии.
Мне он говорил, что человек не может считать себя образованным, если не читал «Илиаду» и «Одиссею» Гомера, «Войну и мир» Толстого, «Тихий Дон» Шолохова, «Цусиму» Новикова-Прибоя, «Американскую трагедию» Драйзера. Он любил и цитировал Пушкина, Гончарова, Тургенева, высоко ставил Гоголя. Великими писателями называл Байрона и Бальзака. Непревзойденными и равными по величию считал гении Шекспира и Льва Толстого. Был высокого мнения о творчестве Бориса Пастернака, не раз с ним встречался и считал недостойной кампанию критики в адрес «Доктора Живаго».
Другим увлечением Андрея Андреевича была охота. Пристрастился он к ней во времена Хрущева, который, как и сменивший его Брежнев, был заядлым охотником. Ходил он и на кабана, и на лося, и на муфлона, и на птицу.
Дед охотно занимался спортом. Во время летнего отдыха по утрам делал зарядку на пляже, плавал по несколько раз в день. Но главным видом спорта, которым он занимался и летом, и зимой, была ходьба. Где-то в 70-е годы он ввел для себя железное правило – каждый вечер выходить на прогулку на 30–40 минут – и неотступно его придерживался, за исключением периодов загранкомандировок.
В быту Андрей Андреевич был прост, неприхотлив и, как во всем, дисциплинирован. Распорядок в его жизни был превыше всего. И это понятно: если бы он не был так точен и пунктуален, то не успел бы сделать и десятой доли того, что выпало ему в жизни. В ней почти все подчинялось работе. Его исключительная работоспособность была общеизвестна. «Отдал Отчизне полвека» – звучит без крупицы фальши.
В одежде он был строг, предпочитал темные костюмы и галстуки, белые рубашки. Дома позволял себе более свободную одежду, но непременно носил рубашку с воротником. Имелась в его гардеробе и изюминка. Со времен работы послом СССР в Вашингтоне и Лондоне он питал слабость к фетровым шляпам итальянской фирмы «Барсолино» и английским лакированным ботинкам «Кларк». Ел дед очень умеренно, в гурманы себя не записывал, любил каши, особенно гречневую с молоком, паровые котлеты, драники, домашнее варенье, чай с баранками. Он никогда не курил и почти не пил, хотя ценил хорошее вино.
Притчей во языцех была легендарная память Андрея Андреевича. Он поражал ею и своих домашних, и коллег по работе, и иностранных партнеров. Дед считал необходимым выработать в себе способность отбирать для запоминания только нужную информацию. Память на числа, лица, факты, историческую канву событий, фамилии была у него феноменальной. Наделен он этим талантом был от рождения, но упорно развивал и совершенствовал его в течение всей жизни.
Не припомню ни одного случая, когда дома он позволил бы себе ругаться или кричать. Тем более на работе, хотя с провинившимися в его глазах подчиненными он мог говорить на повышенных тонах. Но нецензурная лексика являлась для него табу. Его сотрудники судили о степени рассерженности шефа по таким выражениям, как «странный вы человек», «шляпа», «тюфяк».
За счет чего Андрей Андреевич сделал головокружительную карьеру и столь долго оставался на вершине политического Олимпа? Конечно, основную роль сыграли его личные качества, как врожденные, так и взращенные. Но не обошлось и без удачи. Судьба преподнесла ему шанс, который жизнь дает многим, но лишь немногие способны им воспользоваться.
В 1939 г Андрей Андреевич принял предложение перейти на работу в Наркомат иностранных дел и попал в молотовский набор молодых кадров, многим из которого предстояло стать известными советскими дипломатами. Так в 30-летнем возрасте деду пришлось приобретать новую профессию, причем на ходу, оказавшись в эпицентре важнейших мировых событий.
Андрей Андреевич начинал как ученый. До того, как заняться дипломатией, окончил в Минске сельхозинститут, затем, уже в Москве, защитился, работал в Институте экономики. После поступления на работу в НКИД дипломатия и наука всегда шли у него рука об руку. Уже будучи министром, он получил звание доктора экономических наук и не раз под псевдонимом Г. Андреев публиковал свои статьи и монографии, последняя из которых увидела свет в 1982 г.
Главное, что осталось после него, – это огромный внешнеполитический задел нашего государства, на который во многом до сих пор опирается российская дипломатия. Видные дипломаты постсоветского времени, не говоря уже о старшем поколении, причисляют себя к «школе Громыко».
Мой отец, Анатолий Андреевич Громыко, благодаря своим недюжинным способностям довольно быстро достиг ранга Чрезвычайного и Полномочного Посланника 1-го класса, после чего дед дал ему понять, что дальше сыну министра, будь он хоть семи пядей во лбу, путь закрыт. Отец вернулся в науку и добился там больших высот.
Дед подходил к дипломатии не просто как к инструменту осуществления внешней политики государства, а как к искусству. Его «золотые правила»: «лучше десять лет переговоров, чем один день войны», сила – как исключительное средство решения международных споров, «компетентность превыше всего», тщательная подготовка переговоров, безусловное выполнение взятого обещания перед иностранными партнерами, соблюдение конфиденциальности, системный подход и работа по всем азимутам, стремление непременно облечь в юридически обязывающую форму важные устные договоренности.
Таким дед останется для меня навсегда – одновременно доступным и легендарным, строгим и заботливым, простым в быту и изощренным в профессии. Примером в жизни и работе.