ТРАДИЦИИ
Революция под дулом пистолета

«Ничто так не вредит созидательной работе будущего, как закоренелость в старых грехах, выражающаяся в постоянных попытках идеализации России вчерашнего дня. Это хилые попытки пересудов уже свершившегося Божия суда».
Георгий Федотов, «Революция идет»
Сто лет назад, 17 октября 1905 года, Николай II подписал манифест «Об усовершенствовании государственного порядка».
Документ этот появился в самый разгар Первой русской революции, во время так называемой «всероссийской стачки» — политической забастовки, в которой приняли участие около двух миллионов человек. Протестом были охвачены десятки регионов империи. Остановились все железные дороги, около 2500 крупных промышленных предприятий.
Сны бездорожья
Манифест 17 октября мог бы вывести Россию на цивилизованный путь развития, прекратились бы метания по историческому бездорожью, унизительные для великой страны. Но — не получилось. В скором будущем — декабрьское вооруженное восстание. В последующие годы — растрата морального и человеческого капитала, потеря государственного и духовного куража. Что и привело к печалям Первой мировой войны, к катастрофе «в терновом венце революций» (Маяковский).
Между тем в манифесте содержались обещания «даровать незыблемые основы действительной неприкосновенности личности» и «гражданской свободы». Всех, кто жаждал благих перемен, грели слова: «никакой закон без одобрения Думы», ее «действительное участие в надзоре за властями», «дальнейшее развитие избирательного права вновь установленным законодательным порядком». Декларировались свободы слова, совести, союзов и собраний, устанавливалось всеобщее избирательное право. Самодержавие значительно ограничивало свою власть, делясь ею с народом, представленным в будущей Государственной думе.
Да, конечно, документ был составлен в напыщенном, чуть ли не византийском стиле, не отвечающем злобе дня. Упоминались «смуты, преисполнившие сердце царево тяжелой скорбью», говорилось о мерах «для успешного умиротворения». Но ведь форма не главное. Теперь надо радоваться: в России будет настоящая Государственная дума! Намечен путь от самодержавия к республике, к новым социальным отношениям.
Да вот только форма не отделима от содержания, она диалектически выражает его суть. Читатели газет в том роковом году знали о недавней депутации общественности (союза земских съездов) к царю. Перед монархом держал речь князь-философ С.Н. Трубецкой, непререкаемый авторитет в среде либералов. Николая II глубоко впечатлило «отеческое» (при разнице в возрасте в шесть лет!) внушение великого религиозного мыслителя. Увы, был у царя другой, с пеленок привычный наставник — К.П. Победоносцев, обер-прокурор Святейшего синода, свято хранивший завет Константина Леонтьева: «Россию нужно подморозить, чтобы она не сгнила».
Все знали, что еще летом государь благословил избрание «булыгинской думы», названной так по имени министра внутренних дел А.Г. Булыгина, написавшего ее проект. Думу собирались создать игрушечную, с правом совещательного голоса, «при сохранении незыблемости основных законов империи». Выборы в нее не состоялись — из-за неразберихи и разноголосья. И, конечно, все помнили, что за месяцы революции царь издал уже два манифеста, ничего не обещающих, но призывающих к порядку.
Так что ожидаемое ликование по поводу манифеста 17 октября состоялось разве что в самых реакционных кругах, прозванных уже черносотенными. Зато быстро узналось, что самодержцу подписание документа далось не просто. Он совершил по сути свою личную революцию. А как? «Великий князь Николай Николаевич, как известно, с револьвером в руке вынудил у царя подписание манифеста», — писал в своих мемуарах П.Н. Милюков. Разумеется, дядя царя не собирался его застрелить, — он угрожал самоубийством.
Да, недовольных манифестом было много. Кто-то писал хлесткие частушки: «царь испугался, издал манифест: мертвым — свобода, живых — под арест». Кто-то хлопнул дверью, как подавший в отставку К.П. Победоносцев. Но все же вектор для страны был выбран. Остался пустяк — единение общества для совместной работы. Но могло ли быть единение в России сто лет назад?
Одна шестая мира
В двадцатый век наше Отечество вошло с тяжелейшим грузом проблем, с полной гаммой недоразумений и противоречий.
Давно прошли времена «птенцов гнезда Петрова» и «орлов Екатерины», когда держава без раздумий шла в фарватере Европы. В ведении хозяйства, в науке, культуре, в военном деле, в государственном устройстве. Но дворянство как класс уже без малого век было на излете, а подготовить себе наследника, создать новый хозяйствующий класс уходящее с исторической арены дворянство просто не хотело. Шла бы история помедленнее, — он сам бы подрос и заявил о себе…
На поле брани, после турецкой войны 1827—1830 гг., Россия уже не знала побед. Успехи территориальной экспансии вплоть до Монголии и северной Персии объясняются лишь отсутствием серьезного сопротивления. Приобрели Манчжурию, чтобы столкнуться с Японией. Севастополь и Плевна — свидетели героизма «святой серой скотинки», как называл солдат генерал М.И. Драгомиров.
То же и в народном хозяйстве. На смену Татищевым и Болотовым пришли промышленники и аграрии, уповающие не на технический прогресс, а на избыток рабочей силы. Европа с ХVII века жила в поступательном ритме развития производства, весь ХIХ век — непрерывная хозяйственно-техническая революция. У нас: если достижения — за счет нечеловеческого напряжения мужика. Западное просвещение затронуло лишь верхушку нации. Немудрено, что торгово-промышленный класс был слаб и притеснялся чиновниками и дворянством, которые и сами не работали, и другим трудиться свободно, толково не давали.
И так во всем. В общем, консервировались, охранялись даже не вековые основы народной жизни, что большая часть населения поняла бы, а иссохшая мумия революции сверху, совершенной Петром Великим. Народ и тогда в массе не понимал императора, и теперь был в растерянности и смущении.
В 1897 году в России была проведена перепись населения. Результаты ее Центральный статистический комитет опубликовал лишь в 1905-м. Через год вышла книга Д.И. Менделеева «К познанию России». В ней великий ученый и знаменитый общественный деятель обобщил итоги переписи. Автора не устроила методика сбора сведений и манера подачи информации, и он составил из официальных свои таблицы. Кроме того, Менделеев пользовался сведениями земской статистики.
Пожалуй, для многих эта книга занимательнее детективов Акунина. Постоянно напрашиваются на ум сравнения с сегодняшней ситуацией в России: что за сто лет переменилось коренным образом, а что незыблемо веками.
Годовой достаток на душу населения составлял тогда не более 60 рублей. В Северо-Американских Соединенных Штатах он равнялся 350 рублям. Любопытно, что Менделеев часто сопоставляет Россию именно с этой страной, хотя в те годы США не были еще мировым экономическим лидером. Вот откуда мода равняться на Америку!
В январе 1897 года в империи насчитывалось 128,2 миллиона жителей. Темпы роста населения (1,5%) в России выше, чем в любой европейской стране. Правда, в США они еще выше, но это за счет иммигрантов со всего света. Учитывая прирост, Менделеев заглянул в будущее и рассчитал, что в 2000-м на территории России будут проживать 594,3 миллиона. И это прекрасно: страна велика, а количество населения должно быть пропорционально территории. «Для меня высшая или важнейшая и гуманнейшая цель всякой «политики» яснее, проще и осязательнее всего выражается в выработке условий для размножения людского», — заявляет автор книги «К познанию России». Жаль, что у всех почти политиков ХХ века цели были совершенно иные.
Несколько ранее, в 1904 году, Дмитрий Иванович издал книгу «Заветные мысли». В ней он выразил свое понимание эпохи: «Россия… доросла до требования свободы, но не иной как соединенной с трудом и выполнением долга. Виды и формы свободы узаконить легко прямо статьями, а надо еще немало поработать мозгами в Государственной думе, чтобы законами поощрить труд и вызвать порывы долга перед Родиной».
Думы еще не было, а Менделеев уже давал ей задание. Выполнять его оказалось некому. Одна шестая земного шара, ее народ были расколоты на классы, сословия, которые друг другу не верили, а то и просто ненавидели.
Революцию делали все
У русских людей, уцелевших в эмиграции от «бурь гражданских и тревоги» (Тютчев), стало навязчивой идеей осмыслить недавние десятилетия. В отличие от советских историков, они не грешили вульгарной социологией и не делили мир на «беленьких» и «черненьких». Бердяев или Шульгин, Лосский или Алданов, Степун или Волконский — они искренне каялись. А покаяние — это критическая самооценка, перемена ума. «Только змеи сбрасывают кожу. Мы меняем души — не тела» (Н. Гумилев). Честные мыслители, они приходили к выводу, что в революции виноваты все общественные силы страны. Все ее двигали, приближали, не осознавая и не желая, но преследуя в массе узкосословные, а не общенациональные интересы.
Дворянство было сильно, пока не за страх, а за совесть служило монархии. На земле даже лучшие из помещиков были «не на месте», потому что не умели найти общий язык с крестьянами — работниками на этой земле. Достоевский писал о помещике: «Он близок к народу, всего в ста шагах, но на этом пространстве целая пропасть». Да и мало их было, хозяйственных и рачительных, как А.А.  Фет-Шеншин или С.М. Волконский. Кое-кто из барышень пытался по человеколюбию лечить своих бывших крепостных, учить их детишек. Крестьяне видели в том барскую блажь либо коварный подвох.
Бюрократия, чиновничество, администрация в департаментах и на местах по вековой традиции считали службу своей вотчиной. А при Александре III, после громких террористических актов, «русский служилый класс открыто и принципиально ставит в жертву личным и семейным интересам дело государства. Ему уже нечего стесняться. Своекорыстие как форма аполитизма служит патентом на благонадежность», — писал Г.П. Федотов.
Уже в то время административный аппарат стал непомерно разбухать. Половина населения русских городов ходила в форменных шинелях различных ведомств. Любопытно, что сами чиновники не уважали свое звание. Это когда-то «чиновник» звучало как «сановник», теперь — «чинуша». Эти взяточники и «держиморды» предпочитали, чтобы их называли… интеллигентами.
Буржуазия на переломе веков еще не успела осознать себя как социальное явление. Слишком недавно ее представители были просто тит титычами. Тем не менее, в конце ХIХ века купец и промышленник (зачастую в одном лице) — единственные представители русской силы и предприимчивости. У них нет никаких поползновений на государственную власть, так что напрасно историки назвали потом Первую русскую революцию буржуазной. Они требовали не свобод, а покровительственные тарифы.
Беда сословия в том, что нигилизм и декаданс на рубеже веков роковым образом сказались и на купечестве. Наследники миллионных состояний теряли вкус к рутинной хозяйственной работе. Потолковее — уходили в искусство или меценатство, поплоше — в разгул, оккультизм, иногда кончали самоубийством. Крепкие династии никак не складывались.
Георгий Федотов, заметивший это явление и подробно рассказавший о нем в работе «Революция идет», не знал или не хотел писать о судьбе торгового дома П.А. Смирнова (1831—1898). Основатель знаменитого водочного завода в Москве, Петр Арсеньевич отличался не только талантом исследователя и изобретателя (хотя так и остался неграмотным), но и многими христианскими добродетелями. Всех своих работников знал лично, а их было в хорошее время более 1200. Платил хорошо, детей не эксплуатировал. Жертвовал много — не на театры, а на детские приюты и больницы. Ходил всегда пешочком. В итоге: не только в 1905-м, но и в 1917-м на заводах Смирнова рабочие с оружием в руках охраняли склады и оборудование от грабителей и мародеров. «Честь дороже выгоды», — любил повторять Петр Арсеньевич.
Оказывается, честь не передается по наследству. Пять его сыновей после смерти отца пренебрегли завещанием, перессорились, в итоге старший сын «оттер» других и стал единоличным хозяином. Это бы еще ничего, да вот только делец он оказался никудышный: ни хватки, ни энтузиазма. А другой сын продал бренд американцам — без рецептуры, без технологий. Так на Западе появилась водка «Смирнофф», не имеющая ничего общего с продуктом отца-основателя.
Раньше всех революцию начали крестьяне — еще в 1902 году. В.Г. Короленко в книге «Земли! Земли!» рассказал, как проходили на Полтавщине так называемые «грабижки». «Пронесся слух, будто велено (кем велено — в точности неизвестно) отбирать у господ землю и отдавать мужикам. Приходили в помещичьи экономии, объявляли об указе, отбирали ключи, брали зерно, кое-где уводили скот, расхищали имущество. Насилий было мало, общего плана совсем не было. Была лишь какая-то лихорадочная торопливость».
Короленко, всю общественную деятельность посвятивший «мужицкой правде», отмечает, что «начинали по большей части деревенские богачи, …богачи увозили возами, бедняки уносили мешки».
Да, конечно, главный вопрос на селе был земельный. И дело даже не в величине наделов. По данным сельскохозяйственной переписи 1916 года (уже после Столыпина), в 44 губерниях европейской России 89% земли было под крестьянскими посевами, и только 11% — помещичьих. Лошадей у крестьян было 93%. Дело в неопределенности земельных отношений, в отсутствии законодательной базы, в нежелании власти решать этот вопрос последовательно и понятно для крестьян.
Мистическая вера деревни в «царя-батюшку» подтачивалась давно, а с падением крепостного права, со сменой двух-трех поколений деревня стала совсем другой. Мужик почувствовал достоинство, стал завист-лив и нетерпелив, восприимчив к революционной пропаганде.
Считается, что Первая русская революция потерпела поражение. И все-таки — ценой многих жертв — Россия, держава в целом кое-что выиграла. Одно из завоеваний — Государственная дума. А для обобщения — мнение Георгия Федотова: «Восьмилетие, прошедшее между первой революцией и войной, во многих отношениях остается навсегда самым блестящим мгновением в жизни старой России».
Стало быть, не зря дядя Николай угрожал револьвером племяннику Николаю…
Владимир НОСКОВ