В жизни генерал-майора Ашота Вагаршаковича Казарьяна не раз происходили события, переполненные необыкновенной радостью, необыкновенным подъемом, но такого, как тогда, не случалось. В зале, где собрались ветераны, с первой секунды установилась атмосфера душевности, открытости. Выступали фронтовики горячо, говорили о том, что на сердце лежало, и Ашот Вагаршакович видел, чувствовал, как внимательно выслушивали здесь их мнение, как ценили их опыт.
— Разрешите и мне, — попросил слова генерал-майор Казарьян.
— С удовольствием послушаем вас…
— Мне, танкисту, пришлось участвовать во многих ожесточенных сражениях с захватчиками, пройти тысячи километров по нелегким фронтовым дорогам, — начал Ашот Вагаршакович. — Пять раз был ранен, горел в танке. Не забуду горький дым первого боя на границе 22 июня 1941 года. Но главное мое воспоминание — о нашем фронтовом братстве. Через всю свою жизнь несу в сердце светлую память о своем фронтовом побратиме капитане Фомине, который ценой жизни заплатил за спасение нашего экипажа.
— Недавно мне довелось побывать в небольшом горном селе. 300 жителей его ушли на фронт, 56 человек не вернулись домой. После встречи ко мне подошла старая женщина и сказала: «Трое моих сыновей участвовали в Великой Отечественной войне. Все трое погибли в боях. Сегодня, когда силы мрака и зла вновь угрожают человечеству, я готова вручить Родине судьбу своего четвертого, последнего сына, лишь бы был на Земле мир, расцветала и крепла наша страна».
Генерала поняли — ему ответили тогда на встрече ветеранов дружескими аплодисментами. Шел 1985 год.
А через три дня после того события Казарьян в роли командира сводной роты Героев Советского Союза чеканил шаг на Красной площади. И это тоже на всю жизнь — военный парад в честь сорокалетия Победы советского народа в Великой Отечественной войне.
— Родине послужить, за Родину постоять — нет более святого дела! — внушал Ашоту отец. Так думает он сам, солдат, опаленный огнем войны, не снимающий десятилетия армейской шинели. Разве можно иначе?
Казарьян родился в высокогорном селе, вокруг простиралось заснеженное безмолвие, стояла сонная вековая тишина. Сызмальства наблюдал Ашот, как новая жизнь врывается в это безмолвие, в эту тишину — газетой, над которой склоняется все село, радиоголосом Москвы.
— Наш наказ тебе, Ашот, один: будь достойным воином. Помни, что будешь отчет держать не только перед отцом с матерью, — перед всеми нами…
Мгновения те впечатались в сердце навсегда. На митинге от имени друзей-ровесников ответил старейшинам комсомолец Казарьян.
— Сил не пожалеем, крови своей не пожалеем, но от присяги, которую примем, не отступим никогда! — поклялся Ашот, не ведая, что дорога перед ним без конца и срока.
Меньше двух месяцев длилась учеба бойца. Не успел освоиться Казарьян с новым укладом жизни, подчиненным уставным требованиям, как на Карельском перешейке вспыхнула война. Белофинны, как чуть ранее японские империалисты на Хасане, на Халкин-Голе, попытались прощупать нашу силу.
Ни жесткие морозы, ни многослойные железобетонные укрепления, ни минные поля — ничто не смогло сдержать наступательный порыв бойцов и командиров. Проявив дерзкую храбрость, они взломали хваленую неприятельскую оборону. Рядовой Казарьян, мастерски владевший станковым пулеметом, заслужил благодарность комдива.
То боевое крещение утвердило молодого воина в решении: военная служба — его призвание. В самый канун Великой Отечественной Ашот успешно закончил полковую школу.
Краснознаменная стрелковая дивизия, где служил Казарьян, занимала позиции вдоль берега реки Пойюра. По одну ее сторону раскинулась Литва, по другую — затаилась Восточная Пруссия.
Коротки июньские ночи. Кажется, давно ли вспыхнули на небе первые звезды, а вот уже постепенно угасают. На востоке появились отблески светлого зарева. Занимался тихий летний рассвет. И вдруг западный небосклон прорезали огненные вспышки. На советские войска обрушился вероломный удар.
На тот час сержант Каарьян вместе со своими пулеметчиками находился на переднем крае, в засаде, о которой противник, похоже, не подозревал. Вражеская пехота в открытую развернулась перед рекой в боевой порядок. Наступление напоминало психическую атаку: солдаты двигались в полный рост. «Лишь бы выдержали нервы, — стиснув зыбы, мысленно твердил Ашот. — Ближе, еще ближе… Огонь!»
Шквал свинца подсек цепи фашистских автоматчиков, отшвырнул их. Разгром довершил залп полковой артиллерии и минометов. Дважды до темноты гитлеровцы бросались вперед, но успеха не добились.
После трех суток непрерывных боев остатки нашей дивизии по приказу отошли к Шяуляю. Люди почернели, валились с ног от усталости. Лишь глаза сверкали упрямством, ненавистью. Отдыха не ожидалось: нужно поддержать встречный удар срочно выдвинутого сюда 12-го мехкорпуса.
Сражение под Шяуляем отличались невиданным ожесточением. Чтобы сломить сопротивление советских частей, враг подтянул крупные силы танков. Не прекращался грохот в небе, потемневшем от самолетов с крестами на крыльях.
Старшине Казарьяну — звание было присвоено на поле боя — довелось в те дни схватиться один на один с неприятельским танком, который устремился прямо на его окоп. Рев двигателя, скрежет гусениц, пушечные выстрелы — все слилось в устрашающий гул. Единственная мысль владела Ашотом: не дрогнуть. Вжавшись в горячую, дрожавшую землю на дне окопа, он пропустил бронированную махину над собой и метнул вслед бутылку с горючей смесью.
— Врешь, не уйдешь! — крикнул в ярости.
Пламя охватило кормовую броню. Танк замер, его экипаж кинулся наутек. Но недаром считался Ашот отличным пулеметчиком: разящим огнем настиг фашистов.
Так начинался боевой путь будущего генерала. Путь долгий, трудный. Через тяжелейшие бои во вражеском окружении, кровопролитное сражение под Псковом, упорную защиту оборонительной линии на реке Луга и на ближайших подступах к Ленинграду. Фронтовые университеты огненного сорок первого явились для него, как и для сотен тысяч других советских воинов, той главной военной наукой, которая наглядно убеждала: «Не так уж страшен черт, как его малюют… Врага можно бить, нужно только противопоставить ему силу духа, воинское умение, смекалку, инициативу, храбрость, ненависть…»
В мае 1942 года выпускник шестимесячных курсов Казарьян, уже в офицерском звании, назначается под Ржев, в 196-ю танковую бригаду. Торопился на новое место с особой радостью: ведь там служил его брат Норик. Но едва приехал, боль обожгла сердце: накануне Норик погиб.
Комбриг Духовный приказал лейтенанту Казарьяну принять машину брата.
— Теперь тебе воевать за двоих, — по-отцовски пожал руку молодому офицеру комбриг.
Смелость, поистине недюжинное мастерство Казарьян продемонстрировал в первом же бою — под деревней Корягино. Их взвод атаковали тогда до пятнадцати гитлеровских танков.
— Держись, Казарьян! — прозвучало по радио слово комбрига.
Танк командира взвода в упор расстрелял вражескую машину, выскочившую на нашу засаду. Через минуту — второй факел, затем — третий. На окраине деревни Ашот раздавил миномет с расчетом, а чуть позже пополнил свой боевой счет четвертым за день фашистским танком. Он уже наметил новую цель, когда снаряд противника прошил левый борт его командирской машины. Механик-водитель погиб, наводчик ранен. Едва воины, сбивая пламя с комбинезонов, выбрались наружу, гитлеровцы попытались окружить их. Вооруженные одним лишь автоматом да гранатами, танкисты сумели, уничтожив несколько врагов, прорваться к своим.
— С успехом вас! — обнял лейтенанта и его товарищей командующий 30-й армией генерал Лелюшенко, который со своего НП видел подробности боя.
На войне каждый день — экзамен, когда командир отвечает не только за себя, но и за подчиненных.
Часто вспоминаются Казарьяну летние бои 1943 года на Смоленщине. Однажды, в разгар схватки с гитлеровцами, экипаж Казарьяна, опередивший товарищей, решил с ходу проскочить мелководную речку. И вдруг заглох двигатель, машина застряла. Экипаж оказался в осадном положении, ибо противнику удалось потеснить далеко назад другие танки бригады. В довершение бед ударом снаряда в башню повредило рацию.
Смерть буквально дохнула в лицо. Что делать? Мнение единодушное: драться до последнего, пока не иссякнут боеприпасы — хорошо, что их полный комплект.
Трудно описать тот невероятный бой, длившийся почти сутки. Фашисты наседали со всех сторон, но вновь и вновь откатывались под метким огнем мужественного экипажа. Наконец стемнело. Может, попробовать покинуть машину и ускользнуть от гитлеровцев? Нет, танкисты не воспользовались этим шансом. Верили, что боевые товарищи при первой же возможности устремятся на выручку.
В промежутках между вражескими атаками ефрейтор Кожевников отремонтировал рацию. Он очень спешил, понимая, что боеприпасов почти нет. И рация заговорила! Казарьян тут же связался с командиром бригады.
— Живы? Ну молодцы! Где находитесь? Сообщите координаты…
— В осажденном танке на восточной окраине Старых Ближевич.
— Помощь будет, держитесь до последнего!
Комбриг направил к экипажу танковый батальон. Впереди мчалась рота под командованием друга Казарьяна — капитана Владимира Фомина, который то и дело подбадривал по рации: «Ашот, мы уже рядом!» Но им не довелось встретиться. Фомин погиб смертью героя от вражеского снаряда, угодившего в боковую броню машины.
А рота капитана протаранила брешь в неприятельской обороне. Освободив из гитлеровского кольца экипаж Казарьяна, не посчитала задачу выполненной: с завоеванного рубежа не сдвинулась, как с плацдарма, до тех пор, пока не пробилась сюда вся бригада.
Казарьяну — раненому, осунувшемуся — было одновременно и радостно, и грустно. Радостно потому, что выстояли. А грусть… Тяжелой болью отозвалась в сердце смерть Владимира Фомина. Никогда он, армянин, не забудет своего русского друга, русского брата… И детям, и внукам передаст любовь к этому человеку, к своему спасителю!
За тот бой в осаде все члены экипажа — командир танка А. Казарьян, наводчик орудия Н. Яковлев, радист-пулеметчик И. Кожевников, механик-водитель Г. Калинин — получили государственные награды. Комбриг лично вручил храбрецам ордена, крепко обняв каждого:
— Не зря говорится: смелость города берет. Вы эту пословицу подтвердили на деле. Свыше восьмидесяти гитлеровцев уничтожили — это ли не подвиг?!
Накал боев нарастал. Уже командиром танкового батальона, капитаном, Казарьян писал родителям: «Мы вышли напрямую к Победе. Враг, отступая, сопротивляется с озверелой отчаянностью, но это сопротивление обезумевших игроков…» Ашот, понятно, не мог сообщить, что командует танковым батальоном, который входит в 117-ю танковую бригаду 1-го танкового корпуса. Вырезав из газеты фамилию В. Буткова, вложил ее в письмо, пояснил: «Следите за мной по этой фамилии, она часто поминается в приказах Верховного Главнокомандующего».
Так родители Казарьяна приняли в свою семью после капитана Владимира Фомина, спасшего их сына, еще одного русского человека — Василия Васильевича Буткова, генерала, командира 1-го танкового корпуса. Из газет узнавали — танкисты Буткова сражались на Курской дуге, под Витебском. Теперь, судя по сводкам, устремились на Пруссию.
За две недели непрерывных боевых действий части 1-го танкового корпуса прошли более 200 километров сквозь глубоко эшелонированную оборону противника. Они овладели сотнями населенных пунктов, освободили тысячи военнопленных, работавших на патронном заводе: русских, американцев, англичан, французов, жителей других стран Европы.
24 января 1945 года «Правда» писала: «В Восточной Пруссии наши ударные танковые группы достигли больших оперативных успехов. Они вырвались после прорыва фронта в глубокие тылы немецких войск и совершили стремительный бросок, имевший исключительно важное значение».
Невиданный по размаху и дерзости рейд 1-го танкового корпуса получил высокую оценку. Верховный Главнокомандующий объявил отважным танкистам благодарность в пяти приказах. Корпус заслужил орден Красного Знамени, почетное наименование Инстербургский. Одна из бригад стала именоваться Тильзитской, другие получили государственные награды. За боевые подвиги 35 воинам-танкистам присвоили звание Героя Советского Союза. В указах, опубликованных один за другим, читаем: Василий Васильевич Бутков, Ашот Вагаршакович Казарьян…
Краток язык указа. Но в архиве сохранился наградной лист: «Танковый батальон под командованием капитана Ашота Казарьяна в Восточно-Прусской операции, действуя в передовом отряде, с 17 по 22 января 1945 года с боями прошел по вражеским тылам более 150 километров, перерезал многие коммуникации, отбил у врага сотни населенных пунктов, уничтожил до 900 фашистов, 30 танков, 86 орудий, 41 миномет, 76 бронетранспортеров, 39 пулеметов, 215 мотоциклов, большое количество автомашин. Было захвачено 28 различных складов, более 500 пленных, освобождено из лагерей около 1000 заключенных».
Родина отметила государственными наградами весь личный состав батальона, совершившего этот беспримерный по смелости рейд, именно весь. Отважные танкисты делом подтвердили право на эти награды. Ведомые своим двадцатитрехлетним комбатом, они в числе первых ворвались в Кенигсберг. Здесь, в поверженной фашистской крепости, встретили светлую весть о Победе.
Окончил академию. Служба складывалась успешно. Начальник штаба полка, командир танкового полка, долгие годы — заместитель командира соединения. В 1969 году полковник Казарьян назначается военным комиссаром Армянской ССР, а спустя год ему присваивается воинское звание генерал-майора.
После того нам неоднократно доводилось видеть работу Ашота Вагаршаковича на высоком посту военкома республики. Исколесив в совместных поездках по Армении не одну сотню километров, мы воочию смогли убедиться, сколь велик его авторитет и у людей пожилых, и у молодежи. Невысокого роста, с лицом открытым, приветливым, Казарьян располагает к себе при первом же знакомстве. Наверное, не случайно подошла к нему, как к сыну, старая женщина в горном ауле, о встрече с которой Ашот Вагаршакович взволнованно поведал в Москве.
— Жить для людей, трудиться для людей, делать добро людям — вот что главное. Верность этому принципу генерал-майор Казарьян доказывал всей своей жизнью...
Полковник в отставке С. Андреев