Как ни пряталась, как ни хоронилась от людей эта удивительная история, все-таки каким-то невероятным образом она всплыла, вынырнула из прошлого. Меня она поразила прежде всего фамилией человека, о котором рассказывалось, необычайной и непонятной, но приятной и благозвучной, неизвестно что и значащей, которую хотелось повторять без конца — Лола...
Рассказывали, что в станице Староджерелиевской живет Михаил Фомич Лола, работавший счетоводом тракторной бригады, учетчиком, плановиком, что у него какая-то уж совершенно необыкновенная судьба. В чем эта необыкновенность состояла, не говорили, но советовали с ним обязательно встретиться. Я узнал, что он был где-то семнадцатого года рождения, а стало быть, уже пенсионером, стариком. А старики любят исповедоваться. И я уже мечтал увидеть его, повторяя его чудное имя — Лола, Лола... Наконец я встретил человека, который поведал мне тайну Михаила Фомича.
Было удивительно, что за всю послевоенную жизнь Михаил Фомич не открылся даже родным, самым близким и дорогим людям. И только однажды, где-то в степи, сидя под копной соломы, видно, в какую-то добрую минуту откровения и вдохновения он рассказал о себе племяннику. То ли действительно выпала тогда такая добрая минута, то ли он более ничего не опасался, а потому и рассказал, наконец, свою удивительную историю, облегчил-таки свою измученную скрытностью и молчанием душу...
Во время Великой Отечественной войны Михаил Фомич Лола попал в плен, и был увезен в Германию. Там с ним и произошла эта история, которую он потом так старательно скрывал.
Русских пленных выдавали из лагеря на работы немецким обывателям. И вот однажды в лагерь пришел какой-то бауэр и, просмотрев списки невольников, попросил дать ему на работу именно Лолу. Бауэр этот был человеком довольно интересным. Прежде всего, он говорил по-русски. Беря к себе Михаила Фомича потом уже постоянно, особенно работой его не утруждал, но хорошо кормил и все расспрашивал о России.
Не знаю, как уж он объяснял свое знание русского языка. Может быть, выдавал себя за преподавателя или специалиста по России. Во всяком случае Михаил Фомич поначалу ничего особенного не приметил, ничего его не насторожило, хотя и держал себя с бауэром сдержанно.
— А откуда ты родом? — спрашивал он его.
— Та с Кубани, — отвечал Михаил Фомич, — таким тоном и как бы наперед зная, что имя его родины ни о чем не скажет этому любопытному немцу.
— А из какой станицы?
— Из Староджерелиевской.
Потом, когда бауэр стал расспрашивать более подробно, называя фамилии конкретных людей и даже соседей-станичников, Михаил Фомич заподозрил нечто необычное.
— А где твой отец? — спросил наконец немец.
— Кто знает, — ответил Михаил Фомич, — как ушел в двадцатом году с добровольческой армией, так с тех пор мы его и не видели. Может быть, ушел в исход, эмигрировал, а, может быть, погиб где-то. Кто теперь скажет...
— Ну, а хотел бы ты встретить отца своего? — допытывался дотошный немец.
— Ну как же, — отвечал Лола, — конечно, хотел бы. Ведь столько лет не виделись...
— Ну, так вот я и есть твой отец, твой батько...
Предание не донесло до нас подробностей той сцены, той удивительной встречи, а я не могу их придумать, так как действительно не знаю, что чувствуют и как ведут себя люди в таких необычных случаях...
После войны Михаил Фомич получил свои десять лет за плен. Срок отбывал в Красноярском крае. Жена его Санька поехала было с ним, но жизнь на новом месте не сложилась. Пережитое за время войны, видимо, так их переменило, что они стали чужими и, встретившись, по сути не узнали друг друга. В пятьдесят третьем Михаил Фомич вернулся на Кубань вместе с Надеждой Ивановной, своей новой женой.
В станице Староджерелиевской я не нашел Михаила Фомича Лолу. Но нашел его, точнее, опять-таки не нашел на хуторе Южном, где он прожил свои последние годы. Я опоздал к нему на четыре года...
Маленький хуторок среди полей. Хаты, окнами смотрящие в степные дали, словно чего-то непрестанно ждущие. Стаи гусей и уток, телята, припнутые на тырле на длинных веревках... Воля, какая может лишь только мечтаться да сниться!.. Здесь и обрел ее наконец-то на все времена Михаил Фомич Лола.
Нас встретила маленькая, сухонькая, но бойкая старушка с грубоватым, как бы прокуренным, голосом — Надежда Ивановна Лола. Узнав, что приехали журналисты, несколько засуетилась, недоумевая, зачем кому-то понадобился Михаил Фомич, умерший четыре года назад.
Заговорила она довольно неопределенно:
— Чего-то говорил он о своем батьке, что он ему часто снится... А вот насчет плена не говорил ничего. Да ведь и нельзя было тогда говорить об этом... А перед смертью Михаил Фомич собрал всю свою родню, всех, как он говорил, лолят, а их тут по станицам много, со всеми попрощался и сказал, что скоро умрет. Так и вышло, все точно предсказал и умер 21 июля 1991 года...
Я поражался, неужто почти за пятьдесят лет совместной жизни он так и не рассказал жене своей о встрече с отцом... Да и как было в те годы такое рассказывать, если сразу можно было лишиться хорошей работы, положения в обществе, всего. И потом, у отца в Германии ведь в это время уже было два взрослых сына и воевали они на Восточном фронте, в России, против него же, Михаила Фомича... Так что судьба могла вполне преподнести ему еще более неожиданную встречу. Ведь он вполне мог встретиться на фронте с солдатами противника, врагами, не ведая о том, что это его братья...
Прощаясь с Надеждой Ивановной, я заметил в ее лице какую-то лукавинку, что ли. Во всяком случае, мне показалось, что она все, конечно же, знает, но признаться в этом человеку, которого видит впервые, не решалась. Да и верно, трудная жизнь научила людей быть осторожными, скрытными и замкнутыми. Но она направила меня к сыну, Александру Михайловичу Лоле, проживающему в станице Полтавской. Я нашел в станице по улице Красноармейской его строящийся дом. Александра Михайловича дома не оказалось, но его жена Марина Петровна показала мне фотографию деда, которую они недавно пересняли и увеличили.
В этой истории, для того чтобы поверить в нее окончательно, действительно не хватало какого-то вещественного, что ли, доказательства, какого-то неоспоримого свидетельства, не подлежащего сомнению факта. Им и явилась эта фотография, сделанная, как было видно по всему, на фронте первой мировой войны. На ней — три казака, картинно выставившие перед объективом именные, наградные карманные часы на цепочках... Слева на этой фотографии стоит казак Фома Лола... Молодой, еще не ведающий о том, как, впрочем, и каждый из нас теперь, как обойдется с ним и куда занесет его слепая, такая переменчивая, кочующая и беспощадная судьба...
Владимир ПЕТРОВ