Бывают такие встречи с людьми, которые не просто остаются памятными, становятся не просто драгоценным воспоминанием, но врываются в жизнь, как-то по-новому определяя ее, преподносят некий важный человеческий урок, который не сразу и осознается, но открывается лишь со временем. Именно такой стала для меня тридцать лет назад встреча с выдающимся конструктором артиллерийского вооружения Василием Гавриловичем Грабиным. Примечательно, что столь глубокое впечатление и воздействие произвела на меня встреча с конструктором, хотя в своих литературных увлечениях я был далек от его научных и государственных забот. Видно, это лишь доказывало то, что не род занятия сам по себе определяет человека, но характер и масштаб его личности, его способность понимания вещей этого мира.
Потом, за долгие годы журналистской работы мне приходилось встречаться со многими писателями и деятелями культуры, но ни одна из этих встреч, пожалуй, не оставила в моей жизни такого глубокого следа, как встреча с этим человеком. Вопреки, казалось бы, логике и ожиданиям.
В то время я служил заместителем командира мотострелковой роты на Высших офицерских курсах «Выстрел» в подмосковном Солнечногорске. Был эдаким молодым литераторствующим офицером, старшим лейтенантом. Следил в большей мере за художественной литературой, чем военной, и избегал читать военные мемуары, подозревая то, как они обыкновенно изготовляются. Да и времени у меня, обремененного службой, на военную беллетристику не оставалось. Но воспоминания «Оружие Победы», Василия Гавриловича Грабина, публиковавшиеся в журнале «Октябрь», почему-то привлекли мое внимание (№№ 10,11,12 за 1973 г. и №№ 8 и 9 за 1974 г.). Да, конечно, — генерал-полковник, Герой Социалистического Труда, лауреат четырех Государственных премий, конструктор лучших в мире противотанковых пушек в годы Великой Отечественной войны — ЗИС-2, ЗИС-3, для танков КВ и Т-34 — это впечатляло. И все же, как теперь видится, привлекли меня мемуары конструктора потому, что отец мой, Иван Ефимович, в годы войны был наводчиком пушки ЗИС-3, четыре года на передовой, пока в сорок четвертом не был ранен, лишившись левой руки. В своих скупых воспоминаниях он так или иначе рассказывал мне об этой замечательной пушке.
Но каково было мое удивление, когда из воспоминаний Василия Гавриловича я узнал, что он жил в моей родной станице Старонижестеблиевской, на Кубани.
Затем он подался в Екатеринодар. Там в марте 1920 года на Соборной площади он и увидел четыре знаменитых трехдюймовых пушки, ведущих огонь за Кубань. Молодой пытливый человек был очарован пушками и поражен тем, как это они ведут огонь, не видя цели, то есть с закрытых позиций. Это видение и сыграло в его жизни решающую роль. «Наверное, этот незабываемый эпизод на Соборной площади Екатеринодара, как и рассказы отца, вспоминал конструктор, — сыграли немалую роль в том, что я решил связать свою жизнь с артиллерией, — поступил в артиллерийское училище, окончил его, прослужил несколько лет строевым командиром, а затем — академия».
Хозяином станичной мельницы, как я знал по рассказам старожилов, был некто Федоренко. Его мельница на окраине станицы сохранялась до февраля 1943 года, пока отступающие с Кубани немцы не взорвали ее. Долгие годы среди поля торчала каменная глыба — остаток этой мельницы. В семидесятые годы от нее решили избавиться. Вырыли котлован, столкнули ее туда и заровняли поле. Теперь уже ничто не напоминало о мельнице. О сыновьях-инженерах хозяина мельницы Федоренко ничего не известно до сего дня.
Узнав, что конструктор Грабин жил в моей родной станице, я решил встретиться с ним. Естественно, обратился в редакцию журнала «Октябрь», и заведующий отделом публицистики и очерка А. Мороз сообщил мне, что Василий Гаврилович живет в подмосковном Калининграде (ныне город Королев) по улице Нахимова, 22. Я тут же написал письмо Василию Гавриловичу. Ответ получил сразу же. Он писал, что ему приятна просьба рассказать о жизни в станице: «Вы первый об этом просите рассказать, и я с удовольствием кое-что о своей, нашей родине могу рассказать, но не написать, т.к. я очень загружен. Прошу вас приехать ко мне примерно в апреле…» Как я узнал потом, он сильно болел. Но в начале апреля он сообщил мне, что готов встретиться. В письме с трогательной аккуратностью было рассказано, как к нему доехать. Так, 9 апреля 1975 года, я оказался у дома-дачи Грабина, построенной по его собственному плану, и, как я позже узнал, архитектура дома была устроена по принципу артиллерийской системы…
К началу тридцатых годов конструкторская мысль усиленно искала решения научно-технических проблем, связанных с созданием орудий, отвечающих новым требованиям. И едва ли не самой сложной задачей здесь было создание новой дивизионной пушки, самой массовой, взамен знаменитой «трехдюймовки». Но в среде военных специалистов преобладала идея создания так называемой универсальной пушки, в равной мере пригодной для борьбы как с наземными, так и воздушными целями. Это была старая французская идея, соблазнявшая умы генштабистов еще в дореволюционной русской армии. В несколько видоизмененном виде она перекочевала к американским конструкторам и специалистам других стран. Эта внешне заманчивая идея была ошибочной, так как перекрывала всякую возможность создания эффективных как противотанковых, так и зенитных орудий.
Кроме того, военных специалистов, причем на самом высоком уровне, соблазняла идея создания пушек, основанных на динамо-реактивном принципе. Настойчивым проводником ее был М.Н. Тухачевский — в то время начальник Вооружений Красной Армии. И все бы ничего, но идея была столь всеохватывающей, что грозила вытеснить ствольную артиллерию и оставить армию без противотанковых пушек.
Вся сложность и неразрешимость ситуации состояла в том, что заказчиком орудий были военные, Главное Артиллерийское управление. Конструкторские же бюро лишь выполняли заказы по заданным им параметрам. И вмешаться в заказ конструкторы не могли, даже если и сознавали непригодность создаваемых ими орудий в современной войне. Конструктор Грабин с единомышленниками с самого начала своей деятельности, вопреки новомодным западным веяниям, задумал создание дивизионной пушки специального назначения, то есть массового противотанкового орудия.
Но в 1933 году конструкторское бюро ГКБ-38, где Грабин работал после академии, было ликвидировано. Все сооружения и оборудование передавалось конструкторскому бюро, занимавшемуся реактивной артиллерией, а приверженцам классической ствольной артиллерии было предложено «самоопределяться»… Молодые конструкторы, понимая всю ошибочность такого решения, чреватого тяжелыми последствиями, обратились с письмом к М.Н. Тухачевскому: «Совершается роковая ошибка… Просим помочь исправить ее». Но Тухачевский, как приверженец только реактивной артиллерии, не только не наложил никакой резолюции на обращение к нему по столь важному вопросу, не только не принял конструкторов, но через адъютанта передал, что зря, мол, они этим занимаются…
И тогда группа из двенадцати конструкторов во главе с В.Г. Грабиным решила оставить столицу и устроиться на одном из Приволжских заводов, в Горьком. Но завод не занимался опытно-конструкторской работой, не желая брать на себя ответственность, а лишь изготовлял орудия по уже разработанным образцам. Это стало поистине душевной травмой для Василия Гавриловича. «Как же так, — недоумевал он. — Как можно так подходить к вопросу, связанному с обороной страны?! Ведь у нас нет сильных артиллерийских КБ. Было одно ГКБ-38 и его ликвидировали…» Нет, думал он, дальше тянуть нельзя, надо действовать. И он решил бороться за правду. Но где искать поддержки? К начальнику Вооружений Тухачевскому не обратишься. Инспектору артиллерии Роговскому — тоже. К начальнику Главного Артиллерийского управления Ефимову — тоже вряд ли стоило обращаться. И тогда Грабин обратился в Народный комиссариат тяжелой промышленности, к начальнику Главного военно-мобилизационного управления Ивану Петровичу Павлуновскому. Об этом поворотном событии в его жизни Василий Гаврилович вспоминал: «Нервы хорошо о себе напоминали. В самом деле, какой-то безвестный конструктор приехал доказывать, что начальник Вооружений и инспектор артиллерии ошибаются в выборе дивизионной пушки. Как на это посмотрит начальник ГВМУ? Тем более, что это управление призвано выполнять заказы народного комиссара обороны, а не диктовать ему, какую пушку нужно принимать на вооружение. Но отступать я не мог, так как был глубоко убежден в том, что военные товарищи заблуждаются. Эта ошибка обнаружится только во время войны, и она может стать для нас роковой».
Но Павлуновский оказался человеком технически грамотным. Выслушав доводы Грабина, он пошел на доклад к Наркому тяжелой промышленности Г.К. Орджоникидзе, пошел просить разрешения конструкторскому бюро В.Г. Грабина «легально» работать над проектом. Орджоникидзе тоже понял всю сложность и необычность ситуации и посчитал делом чести и долга Наркомата тяжелой промышленности включиться в создание такой пушки, выделив для этого необходимые средства. Причем, понимая весь трагизм разгоревшейся борьбы пока что в области идей, от исхода которой зависит конечный результат — получит ли армия настоящую дивизионную пушку или нет, — Павлуновский предложил заявить о работе конструкторов над новой пушкой лишь тогда, когда будет изготовлен ее опытный образец, так как на уровне проекта прихлопнуть новую пушку сторонникам универсализма будет проще.
Таким образом, конструкторское бюро Грабина, вопреки намерениям военных, включилось в изготовление альтернативной пушки. При этом надо было изготовить ее опытный образец не позже, чем будут представлены на испытания универсальные и полу-универсальные пушки… Задача была не из простых. Так началось создание пушек — Ф-20 и Ф-22. Предстояла тяжелая борьба. Ведь было ясно, что военные так просто не откажутся от обуревавшей их идеи универсализма. Но тогда могло сложиться такое положение, что к началу войны самой современной дивизионной пушкой окажется старая «трехдюймовка». Надо было, во что бы то ни стало, быстро создать опытный образец новой пушки. А там, — конструктор был уверен, что «найдутся умы и силы, которые смогут разобраться в допущенных грехах и исправить их». Конструкторское бюро Грабина выходило, что называется на первую линию борьбы с четким убеждением: «Нет, мы не будем рабами Запада. Не станем заимствовать их конструкторские схемы, а создадим свои, отечественные пушки из отечественных материалов». И что немаловажно — изготовляемые на отечественном оборудовании.
На проектирование пушки отводился малый срок — восемь месяцев, который коллектив КБ сократил до семи. Пушка Ф-22 явилась первым орудием КБ Грабина, запущенным в серийное производство.
Молодое конструкторское бюро В.Г. Грабина на Приволжском заводе изначально попало в странную ситуацию, которая сложилась по причине жесткой идейной борьбы в области вооружения. Коллектив выполнял заказы не военных, не Главного Артиллерийского управления, как должно быть по тогдашнему порядку вещей, а работал по разрешению и под покровительством Наркомата тяжелой промышленности и его главы Г.К. Орджоникидзе.
После принятия на вооружение пушки Ф-32 для танка КВ, конструкторское бюро разработало и создало пушку для танка Т-34 — Ф-34. И тут события приняли странный характер. Завод изготовлял пушки, их устанавливали на танки и отправляли на фронт. И никто не говорил о том, что пушка не принята на вооружение. Военные не только не представили пушку правительству для принятия ее на вооружение, но не удосужились дать ей оценку по результатам испытаний. То есть конструкторское бюро и завод изготовляли пушки, по сути, нелегально. Пушка была запущена в производство без принятия ее на вооружение…
Положение было рискованное. И когда представился случай, В.Г. Грабин сделал об этом сообщение на Государственном Комитете Обороны. И только после этого пушка была испытана и принята на вооружение. Этот поразительный факт не был ни чьей-то оплошностью или недосмотром. Он передает как атмосферу, царившую в высшем военном руководстве, так и условия, в которых приходилось работать коллективу Грабина. Это подтверждается и тем, что еще более странная ситуация сложилась позже с легендарной пушкой ЗИС-3, явившейся вершинным достижением конструкторской мысли.
Итак, завод изготовил опытный образец новой пушки ЗИС-3, к которому конструкторы шли долгим путем. Пушка вбирала в себя все лучшие достижения предшествующей работы коллектива и представляла собой семидесятишестимиллиметровый ствол, наложенный на лафет пушки ЗИС-2, что позволяло сразу же увеличить выпуск пушек в три раза. Причем, работа была проведена так, что о пушке не знал никто — ни в Главном Артиллерийском управлении, ни даже в Наркомате тяжелой промышленности. Но представить новое орудие, так необходимое фронту, было некому. Наконец, предоставилась возможность представить пушку маршалу Кулику, возглавлявшему Главное Артиллерийское управление. Смотр был назначен на 22 июля 1941 года. Военные специалисты осмотрели орудия. Ничто вроде не предвещало грозы. Но, подводя итоги, маршал Кулик вдруг сказал: «Вы хотите заводу легкой жизни в то время, когда на фронте льется кровь. Не нужны нам ваши пушки!.. Поезжайте на завод и делайте больше тех пушек, которые идут в производстве». Это было столь неожиданно и ничем не мотивированно, что все находившееся там специалисты опешили. Грабин был поражен таким решением. Он встал и молча пошел на выход, никто его не остановил, никто ничего не сказал.
Это был такой удар, после которого не каждый мог оправиться. А главное — срыв увеличенной программы выпуска пушек, которая была поставлена перед заводом. Срыв мобилизационной программы, по которой за счет внутренних резервов, то есть за счет конструкторских и технологических решений, достигалось значительное увеличение количества выпускаемых пушек. И в конце концов коллектив достиг выпуска такого количества пушек, которое было под силу пятнадцати таким заводам, как Приволжский.
Но что надо было делать теперь, когда пушка ЗИС-3 оказалась отвергнутой без всяких объяснений? И тогда конструктор В.Г.Грабин пошел на рискованное и опасное решение: запустить в серийное производство отвергнутую, то есть не принятую на вооружение пушку…
И странное дело, пушки партиями уходили на фронт, но ни Главное Артиллерийское управление, ни Наркомат тяжелой промышленности заводу ничего не говорили. Словно ничего не произошло. К концу ноября уже сотни пушек находились в армии, а пушку никто узаконивать не собирался.
4 января 1942 года состоялось заседание Государственного Комитета Обороны, на котором работа КБ Грабина и завода подверглась резкой критике. Дело в том, что конструктор докладывал о работе коллектива по мобилизационной программе, о том, как за счет конструкторских решений и технологических изменений можно многократно увеличить выпуск пушек. Но прагматическим руководителям страны нужен был конкретный и немедленный результат и не вполне понятен был тот путь, которым это достигается. Сталин раздраженно упрекнул Грабина в том, что тот оставит страну без пушек: «У вас конструкторский зуд: вы хотите все менять и менять. Работайте, как работали раньше!»
В тяжелом, безнадежном состоянии Василий Гаврилович покинул Кремль. Его страшила не собственная судьба, которая могла повернуться трагически, а то, что возврат к старой технологии грозил резким снижением количества выпускаемых орудий. Теперь-то страна действительно могла остаться без пушек. Бессонную ночь он провел в бомбоубежище, уже готовый ко всему. Но рано утром, еще затемно, его вызвали к телефону. Звонил Сталин:
— Вы правы… ЦК ГКО и я лично высоко ценим ваши достижения. Спокойно продолжайте начатое дело.
Тут-то Грабин и решил сообщить Сталину о «незаконнорожденной» пушке ЗИС-3 и просил представить ее на смотр.
Сталин согласился, и пушки были доставлены в Кремль. Верховный с большой группой военачальников долго осматривал пушку. Наконец сказал конструктору: «Эта пушка — шедевр в проектировании артиллерийских систем. Почему вы раньше не дали такую прекрасную пушку?» Что мог сказать на это конструктор? Не расскажешь же ее странную историю, после чего могли последовать жесткие «оргвыводы». И Василий Гаврилович ответил так, как только и можно было ответить: «Мы еще не были подготовлены, чтобы так решать конструкторские вопросы…»
Многие из присутствующих хорошо знали о том, что на фронте находится уже не менее тысячи пушек ЗИС-3, и артиллеристы оценивают ее высоко. Но никто об этом не сказал…
Как теперь видится, такое положение складывалось не по причине «тоталитаризма», коим теперь все «объясняют» интеллектуально немощные, а то и лукавые исследователи нашей трудной истории. В том-то и дело, что самые сложные ситуации, причем во всех областях, в том числе и в создании артиллерии, положительно разрешались Сталиным. Эти факты невозможно прикрыть никакой, все еще бесчинствующей, политической демагогией.
Из встречи с выдающимся конструктором я вынес убеждение в том, что оружие Победы — это в конечном итоге не только собственно пушки, но тот дух человеческий и состояние интеллекта, в результате которых стало возможным создание столь совершенного оружия.
И еще я поразился цельностью личности Василия Гавриловича. Я пригласил его в станицу, зная, что там похоронен его отец. Оказывается, что Василий Гаврилович со станицей уже простился. Он приезжал в станицу, там, никому неведомый, побывал на месте мельницы и на могиле отца…
В его калининградском доме по улице Нахимова, 22 я побывал потом еще раз, когда Василия Гавриловича не стало. Его жена Анна Павловна через меня передала для станичного музея Боевой славы целый чемодан личных вещей, книг, научных работ конструктора В.Г.Грабина. Но я чувствовал — не все сделано в память о Василии Гавриловиче в станице. Конечно, лучшим решением стало бы установление в станичном парке его знаменитой пушки ЗИС-3. Это бы стало памятником всем участникам Великой Отечественной войны, в том числе и моему отцу, наводчику знаменитой пушки Ивану Ефимовичу. Но где взять пушку?..
И тогда через Союз писателей и московских земляков я обратился к первому секретарю Краснодарского крайкома партии Георгию Петровичу Разумовскому. Он принял меня и выслушал с большим интересом. Прощаясь, заверил, что проблема не столь уж сложная. Я, честно говоря, не верил этому. Но каково было мое удивление, когда через не столь продолжительное время мне сообщили в Москву, что в станицу доставлена пушка ЗИС-3. Вот уже более двадцати лет она красуется в станичном парке у музея Боевой славы.
В память о Василии Гавриловиче у меня остались его письма, подпись на его воспоминаниях, переплетенных в книгу, фотография пушки ЗИС-3, установленной в Потсдаме, с надписью «Моему станичнику на добрую память». И еще одна вещь, которую я храню тридцать лет, которая приобрела для меня какое-то символическое значение. Это — простой коробок спичек. Дело в том, что при встрече с Василием Гавриловичем, прежде чем зайти в дом, мы присели во дворе, в беседке. Я хотел закурить, но у меня не оказалось спичек, и тогда он протянул мне этот коробок. Машинально я сунул его в карман и обнаружил, что не вернул его, когда возвратился домой… Но какой трогательный символ: огонь, дремлющий в коробке, принятый из рук самого конструктора огня…
Петр ТКАЧЕНКО (г. Москва — станица Старонижестеблиевская Краснодарского края)